Лента Хроник (архивная)

Автор : Андрей Сарвень.

Об авторе. Сайт Sarven.ru : 1969г.р., уроженец Казахстана. Родовой казак.

Проходил срочную службу проходил в отдельном разведывательно-диверсионном батальоне специального назначения Среднеазиатского Военного Округа. Был подготовлен в качестве сержанта-инструктора в учебной роте батальона. Готовил личный состав разведдиверсионной группы для участия в спецоперациях. Участвовал в качестве командира группы в спецоперациях внутри Советского Союза и за его пределами. Был демобилизован в звании старшего сержанта.

После службы дедом был обучен казачьему рукопашному бою.



В списки Всевеликого Войска Донского был внесён в 1991г. приказным (рядовым). В качестве командира разведдиверсионной группы участвовал в войне 1992г. в Приднестровье. До самого конца боевых действий группа боевых потерь не имела. Там и заработал лычки старшего урядника и кличку «Сарвень» (это гибкая, хлещущая часть нагайки). Андреем звали погибшего в тюрьме прадеда. Поскольку возвращаться с войны нужно было в «независимый Казахстан», где вряд ли участие в ней сошло бы с рук, так и значился в списках, рапортах, ведомостях Андреем Сарвенём. Работает инструктором современной системы казачьего рукопашного боя.

Вторая профессия — резчик по дереву. Специализируется на миниатюрных иконах в древнерусской технике низкого рельефа с традиционным богатым орнаментальным оформлением.

Обзор исторических условий формирования казачьего рукопашного боя
«Костров походных копоть в бороде. И далеко жена. И сабля, за жену, под боком дремлет, лаская рукоятью казачью отвердевшую ладонь.»
<..>
Как обстояло дело с воинскими навыками у наших отдалённых предков? Увы, надёжных источников информации не обнаружено до сих пор и нет надежды, что это хоть когда-либо может произойти. Всё, что можно делать, это вылавливать туманные, вскользь написанные фразы в древних хрониках и как-то реконструировать, исходя из результатов былых вооружённых конфликтов: войн, нашествий и междуусобиц. Степень точности таких интерполяций не может не быть более чем условной. Не говоря уж о том, что заниматься этим придётся на весьма скользкой почве истории России, представляющей собой мешанину версий и толкований. Большинство из них между собой стыкуются с большим трудом, а многие просто взаимоисключающи. Но… «смелым владеет Бог». Я попробую.

Самые ранние письменные упоминания о народе, который можно считать предками нынешних славян – греческие, относящиеся к временам основания первых эллинских колоний на северном побережье Чёрного моря. Определение «скифы» тогдашних античных авторов вряд ли носило чёткий этнический характер. Скорее всего, это был очень расширительного характера термин для обозначения любого негреческого населения Причерноморья. И хоть, в целом, отношения колоний-полисов с автохтонным населением конфликтными не были, но совершенно определённые упоминания о воинственности скифов, чётко выделенном в их общественной структуре воинского сословии и развитых воинских культах характерны для всех греческих описаний новых соседей. Греческие же авторы описали первую, письменно зафиксированную большую войну наших предков – противостояние с империей Ахеменидов. Каков был действительный исход войны – греки и персы свои мнения согласовать то ли не смогли, то ли забыли. Сейчас это не так и важно. Твёрдо можно сказать, что масштаб и накал противостояния были, по любым меркам, очень велики. На скифов обрушилась мощь мировой державы с великолепно отлаженной и очень эффективной военной машиной. Армия, имевшая первоклассную выучку и совершеннейшее, по тем временам вооружение и оснащение, с огромным опытом боевых действий с самыми разными противниками. Скифы в той войне, по любым описания выглядели совсем не бледно. Никакого триумфального покорения у персов не вышло, если даже руководствоваться их собственной, победительной, в отличие от греческой, версией событий. Следующее заметное военное событие, зафиксированное в Причерноморье – завоевание его сарматами, которых сами греки от скифов отличали довольно слабо. Причём описана не какая-то однократная победа завоевателей, а длительная, в несколько десятилетий, серия, как сейчас принято говорить. «войн малой интенсивности». В которых, многократно превосходящий численно, упорный противник неотступно изматывал силы обороняющихся. Что завершилось не столько даже военным поражением, сколько полным экономическим и демографическим истощением. В результате, возможности к силовому сопротивлению были исчерпаны из-за исчерпанности ресурсов. Об этнической схожести скифов и сарматов греческие авторы пишут вполне уверенно. Даже со временем общих их потомков снова называют скифами. Пожалуй, от взаимной ассимиляции побеждённых и победителей в том противостоянии и берёт начало формирование причерноморского ядра будущего славянской общности.

Нам сейчас интересен тот факт, что и скифо-персидская война, и серия сарматских войн характеризуются как конфликты, в которых скифы показали себя более чем серьёзным противником как для жёстко структурированной (насколько это вообще было возможно в то время) регулярной армии Ахеменидов, так и для родственного во всём, включая военное дело, народа. Достаточно интересно, что приход и победа сарматов археологически почти не прослеживаются. Что возможно только в случае полной, или почти полной культурной, а, значит, и этнической идентичности победителей и побеждённых. Единственное, что позволяет археологам говорить о подтверждённости их наукой письменных сообщений о скифо-сарматских войнах – появление как раз в то время оборонительных сооружений вокруг поселений в Причерноморье.Как бы то ни было – есть основания говорить о высоком развитии военного дела, как у скифов, так и у победивших и поглотивших их сарматов. Именно поглотивших: ни о каком истреблении покорённого населения нигде в греческих или персидских хрониках речи не идёт. Техника рукопашного боя в то время не могла не быть необходимейшей частью военного дела и воинской культуры. Именно культуры. Все политеистические религии характеризуются тенденцией выделения в рамках общего культурного массива профессионально-сословных субкультур, опирающихся на культы божеств-покровителей того, или иного занятия. И во всех известных по более или менее исследованным случаям как раз воинские сословия, культы и субкультуры выделялись наиболее резко и отчётливо. Вряд ли культура и религия наших предков были исключением.

После окончания скифо-сарматского противостояния в Причерноморье, судя по всему, наступает длительный период мира. Вплоть до Великого Переселения Народов. Понятно, что столь длительное время совсем не возникать конфликтов не могло. Но никаких их следов не осталось ни в письменных источниках соседей, ни в земле. Такое могло быть, только если конфликты были короткими и небольшими по масштабу. Греческие города побережья, особенно Ольвия, довольно активно участвовали в общегреческих междуусобиях, но если это и затрагивало праславянское население, то, скорее всего лишь ту его часть, которая обитала в самих полисах. Жители же степей жили хлеборобским промыслом, обогащавшим их, и кормившим через порты полисов всю тогдашнюю Грецию. О масштабах финансовых поступлений в Причерноморье красноречиво говорят богатейшие клады степных курганов. И ведь не просто золото ложилось в погребения знати, а тончайшие произведения ювелирного искусства. То есть праславянская степная аристократия не только была баснословно богата, но и развивала свою культуру, и приобщалась к культуре Эллады. Согласно греческим источником тогдашние скифы уже предельно чётко делились на «царских скифов» - профессиональных воинов-всадников, и «скифов-пахарей» - земледельческое податное сословие. Особняком стояло не слишком многочисленное, не имевшее самостоятельного влияния, но довольно богатое сословие жрецов. Можно сказать, что такое устройство общества, в целом, сохранилось до самой середины XIX столетия без заметных изменений. Невозможно сказать ничего об отношениях земельной собственности наших предков той поры. Что же касается образа правления, то в описаниях греческих авторов мы видим вполне классическую военную демократию с полноправием любого боеспособного мужчины (хотя можно сомневаться в том, что в их число входили пахари) и выборностью вождей. Схожий принцип формирования властных структур сохранился у казаков (пусть и в урезанном Романовыми виде) до самого военного поражения в Гражданской войне, а в эмиграции – и гораздо дольше.
Покорение Римом средиземноморского бассейна и выход непобедимых легионов на малоазийское побережье Чёрного моря, по большому счёту, скифам пошли лишь на пользу. Бурно развивающаяся Империя поглощала огромное количество зерна, а её экономическая мощь гарантировала приток колоссальных финансовых ресурсов. Лишь война Митридата Евпатора с Римом, и краткое пребывании в его скоропостижно погибшей Понтийской державе причерноморских полисов создали даже не возможность, а тень возможности участия в конфликте праславян. Но тень эта так и осталась тенью. Известно, что, надеясь на поддержку из степей, Митридат женился на девушке, названной хроникёрами «дочерью скифского царя». Что подразумевали античные авторы под понятием «скифский царь» - в точности сказать невозможно. Во всяком случае, с их же утверждениями о выборности всех ступеней власти у причерноморских скифов это согласуется весьма слабо. Уверенно можно сказать только о двух вещах: а) никакой военной поддержки практичные скифы Митридату не предоставили; б) тесть понтийского царя, как бы его ни называй, был человеком знатным, очень богатым, весьма культурным и в немалой степени эллинизированным. Согласно некоторым источникам, в качестве приданого за женой Митридат Евпатор получил обширную библиотеку греческих книг и замечательную коллекцию мраморных изваяний. Более того – когда после смерти царя его вдова, согласно скифскому обычаю (что указывает на далеко неполную эллинизацию её степной родни), вернулась к отцу, то знатный скиф настоял и на возвращении приданого. Ценность которого он, без всякого сомнения, прекрасно осознавал.
Сейчас невозможно сказать ничего определённого о тогдашней технике боя наших далёких предков. Кроме того, что, покорив причерноморские полисы, римляне даже пытаться не стали применить силу к степнякам. И вряд ли их обуяло миролюбие, или устрашили сложности войны в степях. Степи те были тогда распаханы и густо заселены, постоянная доставка больших объёмов зерна не могла не обусловить развития разветвлённой сети хороших дорог. Если уж легионы победно прошлись по лесам и болотам Центральной Европы и пустошам Британии… то вовсе не робостью перед «суровым» климатом Причерноморья объясняется внезапный пацифизм Рима. Куда как вероятно другое – противник показался посерьёзнее галлов, германцев или даков. Такое отношение непобедимых римлян, жадных до плодородной возделанной земли нужно было заслужить. Было бы наивностью искать в римских источниках восхвалений силе «варварского» народа, но длительное мирное соседство… какой другой народ мог его себе позволить, имея границу с Римской империей? Это говорит само за себя.

С экономическим и вытекающим из него военным ослаблением Рима закончилось мирное время для праславянской общности. Крах хлебного экспорта в Империю означал экономическую катастрофу взрывного характера. Гораздо более скоротечную, чем само угасание Рима. А с востока волна за волной надвигались народ за народом. И были это не прежние соседи, за века приученные к могуществу Причерноморья, а новые – злобные, бедные, подгоняемые из глубины континента ещё более многочисленными и жестокими врагами. Один только крах экономики, наверное, ещё можно было бы как-то пережить, но он совпал с бесконечной чередой мощных военных ударов с востока. Война с готами была выиграна. Но земли, которые удалось отстоять, уже не были источником благополучия, они позволяли всего лишь не умереть с голода и притягивали новых и новых врагов. За готами могучей волной шли гунны. Гораздо более многочисленные, гораздо лучше вооружённые отлично организованные. Несколько десятков тысяч латной конницы. Практически не имея экономики, все ресурсы исчерпав в тяжелейшей войне, пусть и выигранной… надежды выдержать гуннский удар не было никакой.

И праславянская общность раскололась. Часть, скорее всего землепашцы, пошла на север. В обещавшие укрытие и защиту густые леса средней полосы. Которые, к тому же, в ту пору были заселены очень мало. Совсем невоинственными, жившими далёкими друг от друга малыми поселениями финно-угорскими племенами – предками современных поволжских народов. Лесные суглинки неласковы к хлеборобу, на них не могла сложиться мощнейшая культура славянского зернового плужного земледелия. Древние славяне пришли в среднюю полосу уже народом, не представлявшим жизни без сеяния зерна, трапезы – без печёного хлеба. Убеждёнными хлеборобами. Именно потому русский человек потом долгими веками надрывался, сводя и корчуя под пашню лес, осушая под неё болота – превращая тяжелейшим трудом чащобы и топи в просторные поля – подобие чернозёмной степной прародины славянства. Именно в этой борьбе с лесом и болотом, как результат её и смешения с исконным финским населением тех лесов и родился русский народ.Воины же, не привыкшие уступать силе, не боявшиеся войны и крови, но не приемлющие хождения за сохой выбрали другую судьбу и историю. Они частью пошли ломать римскую границу – искать доли в грабеже богатств Империи и дележе её земель. Именно славянские набеги смели с лица земли римскую Грецию. Славянские племена вандалов и свевов прошли с огнём и мечом по Греции, Италии, Северной Африке. Они побеждали, погибали, создавали короткоживущие государства, пока не растворились в клокочущем народами, войнами, пожарами и кровью котле Великого переселения, оставив после себя память о лютых схватках и пугающие легенды. Их называли жестокими, неукротимыми, коварными и дикими. Насколько обоснованно – уже трудно сказать. Ведь победителя часто упрекают во всех смертных грехах, не слишком интересуясь – были ли они же свойственны побеждённому. Вот только в трусости и неумении воевать их не упрекнул ни разу никто. Из хроники в хронику кочевало одно и то же определение: «В бою они страшны!». Так выделиться среди десятков беспросветно воюющих народов было непросто.

А самые упорные из профессиональных воинов – остались. В степях удержаться было невозможно. И они отступили в плавни причерноморских рек: Кубани, Терека, Дона, Днепра, Днестра, Дуная. Тысячи гектаров камышей, густого ивняка, сотни проток и рукавов, сотни островков и островов. Это были природные укрепрайоны. Там терял значение численный перевес противника, там не могла развернуться для сокрушающей атаки конница кочевников, там вязла любая пехота, и никакие лучники не могли решить исхода боя. В плавнях всё решала решительность каждого бойца, личная выучка и беспощадное рукопашное умение. Для закрепившихся в плавнях начались столетия беспощадных войн с численно превосходящими противниками. Именно потомки этих людей будут называть себя казаками. Они почти через тысячу лет снова начнут год за годом отвоёвывать свои чернозёмы: кубанские, донские, днепровские, днестровские. Но это будет потом. А пока началось формирование народа. Начала складываться своя, совершенно особенная, насквозь воинская, культура; свой, ни на что не похожий, образ жизни. И своя система рукопашного боя – простая, эффективная. Надёжная и смертоносная. Не содержащая ни одного необязательного движения. И методика обучения – такая же простая и действенная. Позволявшая обучить любого человека быстро и надёжно. Иначе было нельзя. Иначе было не выжить.

Плавни не только укрывали, но и кормили: охота и рыбная ловля гарантировали от голода. Но люди привыкли к хлебу. Но нужна была одежда, и нужно было железо для оружия. Нужны были женщины, ведь их очень мало пришло в плавни. Всё это можно было купить, но единственным богатством в дельтах было оружие. Да и поначалу окружали плавни вовсе не склонные к торговле народы. Из тех, что всё привыкли брать силой. И челны, потом ставшие знаменитыми под именем казачьих «чаек», шли в набеги. Вверх по рекам: это на кочевников – за кожами и шерстью. Или из плавней в море: это за богатствами приморских городов Причерноморья, Крыма и кавказского побережья; Малой Азии и Греции – зерном, тканями, железом и золотом. Набеги давали достаток, а, порой, заставляли соседей бросать все силы на глухую оборону. Для того, чтобы надёжно оградить даже небольшую территорию от налёта неуловимых летучих ватаг на челнах требовались численно огромные силы. Тогда плавни получали передышку. Так грабительские походы стали не только необходимостью, но и обычаем. Делом почётным и выгодным. Довольно быстро был освоен волок между Доном и Волгой. Волжские плавни стали ещё одной крепостью. А оттуда рукой было подать до Персии и Закавказья. Уже в IV веке армянские и персидские хроники описывают нападения славянских отрядов, пришедших с Каспия по рекам, заходивших очень далеко от моря. Иногда, потеряв челны, пираты пробивались (с добычей, включая караваны пленных!) к гирлам Терека, Кубани и Дона через Большой Кавказский хребет. Подробности страшны. За сопротивление нередко вырезались целые города, чтобы остальные покорно отдавали всё до нитки. При проходе через перевалы часто сотни пленных гнали впереди основного каравана с одной задачей – вызвать сход лавины и погибнуть, тем открыв безопасный проход.В набеге ватаге неоткуда было ждать помощи или поддержки. Вокруг были только враги. Любая оплошность, нерешительность, или слабость означали только поголовное истребление. Надеяться можно было только на свои клинки, сообразительность и боевые навыки. Домой, с добычей и славой, возвращались только самые умные, жестокие, везучие, сплочённые и умелые в бою. Прочие исчезали без следа. А дома вернувшихся ждала та же беспощадная война без права на ошибку. Уж если враг шёл в плавни, то только с одной целью – убить. Убить всех, кто не сумеет отбиться. Без разбора. Боевые навыки были единственным инструментом выживания. Навыки рукопашного боя – в первую очередь.

С завершением Великого переселения, для ушедших на север наступил период затишья. На то время густые леса служили достаточной защитой от серьёзных ударов. Мелкие же набеги с юга затрагивали лишь жителей узкой приграничной полосы. В остальной части хлебопашеского восточнославянского мира дальше мелких междуусобных стычек дело не шло. В степях же намного тише не стало. А, значит, и плавни причерноморских рек испытывали постоянное жестокое давление. Однако довольно быстро казачье население плавней от глухой обороны перешло к постепенному отвоеванию потерянных земель. К тому же стала восстанавливаться и всё больше оживляться торговля. А она шла как раз по рекам, дельты которых безраздельно контролировались казаками, знавшими толк и в войне, и в грабеже. Проходные пошлины караванов, оплата за услуги по их охране и сопровождению позволили создать прочную экономическую базу воинственных сообществ. Кочевники стали ощущать встречное жестокое давление. Одновременно с севера началось постепенное, но неотступное наступление на вожделённые для любого земледельца чернозёмы. Осевшие в лесах, на их скудных суглинках славяне-земледельцы не могли упустить такой возможности. Оставшиеся в тогдашних степях Причерноморья кочевые сообщества представляли собой весьма пёструю смесь осколков множества народов. Враждующие между собой, они представляли серьёзную угрозу как источник постоянных набегов, но на организованный отпор сильным ударам извне были не способны. Возможно одновременный напор и с побережья, и из лесов уже тогда бы мог бы привести к смыканию двух восточнославянских ареалов. Но этого не случилось. Двумя мощными ударными волнами с востока шли хазары и печенеги.

Этот удар вряд ли был слабее гуннского. И тоже был принят встречным ударом. Полностью достоверных письменных источников о той серии упорных и жестоких войн нет. Есть сомнительные фрагменты несохранившихся целиком хроник. И есть казачьи предания, которым у меня лично нет основания не доверять. Согласно и тем и другим славяне выступили единым фронтом, хазары же, осев на Волге, ограничивались, в большинстве случаев, пусть и очень масштабной, но, всё же, ограниченной помощью своим печенежским союзникам. Тем не менее, на поля сражений обе стороны выставляли десятки тысяч бойцов за раз. Военной победы кочевникам добиться не удалось. Но то, что произошло с их славянскими противниками, было едва ли не хуже поражения. Людские, материальные и финансовые ресурсы, накопленные за относительно мирный период славянскими сообществами, в этих войнах были растрачены практически полностью. Снова северяне-пахари отступили под защиту лесов, а казаки были вынуждены вернуться в свои неприступные плавни, к тактике, единственной целью которой было обеспечение физического выживания народа. Печенеги тоже полностью утратили ударный потенциал, превратившись в обычное кочевое племя способное только на набеги, но уже никак не на нашествие. Хазары тоже были измотаны в достаточной степени, чтобы отказаться от политики захвата территорий. Но они оседлали волжский торговый путь на очень большой протяжённости, получив богатейший постоянный источник материальных ресурсов. И начали строить государство. Знаменитый Хазарский каганат. Классическую многонациональную империю, главным условием существования для которой являлась постоянная внешняя экспансия по всему периметру границ. Но если приуральские степи на востоке были приобретением сомнительной ценности, то богатейшие чернозёмы Причерноморья и земледельческие славянские поселения представляли собой ценнейший ресурс. Плавни же служили воротами контролируемых каганатом речных торговых путей и то, что ими владели непокорные в воинственные славяне, было и заметным ущербом для экономики хазарской империи и хлёсткой пощёчиной в плане репутации.А это означало новую серию беспощадных войн. Славянские племена лесостепной зоны в какой-то момент не выдержали длительного напряжённого противостояния и признали власть каганов. В немалой степени этому способствовала их раздробленность, племенная разъединённость, отсутствие единого организационного центра. Как раз это время достаточно подробно описано в «Повести временных лет». О плавнях причерноморских рек в известном на сегодня тексте не упомянуто вовсе. Это либо следствие более поздних подчисток, либо просто признак полного отсутствия интереса к той части славянства, которая жила совершенно другой жизнью и ничем уже не могла помочь. К тому же уже с того времени обозначилось и начало набирать силу расхождение интересов казачьего народа и тех, кто жил в пределах будущей Киевской Руси. Земледельцы северных земель пошли по вполне логичному, в их положении, пути выстраивания соседских отношений с кочевым миром. Признание частью племён власти хазарских каганов смело можно назвать одним из проявлений такого подхода. В конце концов, это было выгоднее, чем вести постоянную изнурительную войну, исключавшую для земледельца нормальную хозяйственную деятельность. Казакам же делиться было нечем, кроме воинской добычи. Но кто же будет делиться тем, что досталось кровью, смертельным риском и удачей? Так что ни о каких даннических отношениях речи идти не могло, выбора не было, жестокое противостояние продолжалось. Причём, на тот момент, похоже, баланс сил был не в пользу «владык степей» хотя бы потому, что на развалинах античной Таматархи был восстановлен город в русских летописях называвшийся Тьмутороканью.

Именно восстановлен. Он не считался византийской фемой, как те причерноморские города, которые уцелели в водовороте Великого Переселения. Казаки снова начали отвоёвывать земли за пределами плавней. Оставим на совести древнерусских летописцев (или их поздних «уточнителей») неточное название города и определения постепенно сложившегося на прилегающих к нему землях государства как «княжества». От Киевской Руси и от предшествующих ей племенных княжеств, и даже от будущего Великого Новгорода казачье государство отличалось разительно. Хотя бы поголовной вооружённостью населения и поголовным же военным профессионализмом мужской его части. Здесь и речи быть не могло об обособленности воинского сословия и, подавно, особом социальном и общественном статусе командного состава. Соответственно, не могли не отличаться и методы обучения воинскому ремеслу. Рукопашному бою в частности. Скорее всего, уже тогда казачий рукопашный бой и методика обучения ему стали заметно отличаться от того, что позже назовут русским стилем. Да, жители княжеств тоже ходили в набеги и войны по воде. Но, во-первых: это случалось всё же не всякий год; во вторых, большинство не имело жёстких экономических стимулов к участию в подобных мероприятиях – во всех случаях, когда боевые действия не были вызваны необходимостью обороны собственной территории, они оставались делом князей, их дружин, да немногих добровольцев. У казаков же набеги были необходимейшей частью экономики. В них ходили все. И были они делом частным, как торговые предприятия у всех прочих: удачливый атаман набирал «охочих людей», скидывались, покупали, или изготавливали всё необходимое и пускались в набег. А там уж как выходило. Никто не помогал, не поощрял, не призывал особо. Но и добытым не нужно было ни с кем делиться.

С ослаблением Хазарии и установлением правления Рюриковичей, означавшим начало становления Киевской Руси положение казачьего народа в очередной раз изменилось. И нельзя сказать, что в лучшую сторону. Теперь уже не хазарские каганы, а великие князья Киева претендовали на полное обладание речными торговыми путями. Ни о какой полноте такого обладания нельзя было говорить без установления контроля над гирлами. То есть без покорения казаков. Интересы двух ветвей восточного славянства разошлись уже окончательно. Результаты не замедлили сказаться. Не случайно один из первых же ударов Святослава был направлен на тьмутороканское «княжество». В описании придворных киевских летописей это описано как победа и покорение. Скорее всего, казаки просто в очередной раз уклонились от лобового столкновения с многочисленным тяжеловооружённым войском и отступили в свои неприступные плавни, сберегая людей и ресурсы. Ценой такой тактики всегда были потери территории, в этот раз – города.

Святослав напролом шёл к своей цели – сосредоточить под властью Киева речные торговые пути, связывавшие север Европы с Востоком. Волжский путь оседлать возможным не представлялось, но разгром Хазарии и волжских булгар надолго сделал Волгу неохраняемой и, потому, непригодной для регулярного торгового сообщения. Днепр же, Дон и Днестр, в результате, оказались под надёжным контролем Киева. С покорением оставшихся без серьёзной поддержки не слишком многочисленных печенегов можно было подождать. Теперь Святославу был нужен Дунай, последний из неподвластных ему действующих речных путей региона. Дальнейшее известно. Длинный ряд блестящих тактических побед закончился полным поражением в войне. Очень больших ресурсов молодой Киевской Руси было решительно недостаточно, чтобы перевесить мощь Византийской Империи. Армия Святослава растаяла в жесточайших боях, пусть и победных в подавляющем большинстве случаев. Сам воинственный князь попал в ловушку и бесславно погиб. Казалось бы в Причерноморье всё вернулось на круги своя и Тьмуторокань снова стала центром независимого казачьего государства.

Но, по большому счёту, изменения были уже необратимы. Главной силой региона надолго стала Киевская Русь, а земли бывшего Хазарского Каганата снова превратились в открытые ворота, через которые с востока, из приуральских скудных степей, могли свободно проникать любые кочевые народы. Первыми этой возможностью воспользовались мадьяры (угры тогдашних летописей, нынешние венгры) они были немногочисленны, слабы и смиренно попросили мирного прохода через Причерноморье. Получив его, без эксцессов проследовали в Паннонию, а что уже оттуда их семь тысяч лёгкой конницы стали на два десятилетия бичом Божьим для расколотой и погрязшей в феодальных усобицах Западной Европы… то славян никак не заботило.

Хуже было то, что в те же ворота почти сразу следом хлынуло огузское нашествие. Причём это была часть согласованной масштабнейшей операции – южное крылом вторжения те же огузы наносили удар по Византии через Персию и Сирию. Северное крыло должно было ударить через Причерноморье и Подунавье. И если на юге византийцы, причём без особого успеха, приняли удар напрямую, то на севере их интересы совпали с интересами и Киевской Руси, и казаков, и не имевших пространства для отступления печенегов. Византийцы помогли финансами и оружием, а также приложили немалые дипломатические усилия, стимулируя образование дееспособной коалиции. Так в последний раз полностью совпали интересы севера и юга восточнославянского мира. Вторжение огузов, будь оно удачным, надолго разрушило бы всю систему торговых связей региона. Что было одинаково невыгодно и Киевской Руси, и казакам. Огузы были приняты встречным ударом и разбиты. О том каков был этот удар говорит хотя бы то, что сама Византия отражении огузского вторжения не преуспела: были потеряны очень значительные территории, на которых завоеватели создали султанат Сельджуков – зародыш турецкого государства, в конце концов сокрушившего Империю.

Эта победа оказалась крайне выгодна Рюриковичам. С той поры они не имели на своих непосредственных внешних границах врага, способного всерьёз угрожать Руси: огузы были полностью разгромлены; хазары канули в небытие под ударом Святослава; волжские булгары, после поражения нанесённого им же и в мыслях не имели никаких экспансий; европейские соседи, разодранные междуусобиями ни на что серьёзное не были способны. Приход в степи половцев, поглотивших очень немногочисленных к тому времени печенегов, большой угрозой не был. Половцы не имели единой власти и их набеги, делавшие очень непростой жизнь приграничья, по большому счёту ничем не угрожали Руси как таковой. Как только Рюриковичи южных княжеств окрепли достаточно, чтобы иметь желание начать постепенное освоение земель в ближайших к их владениям пределах тогдашней Дикой Степи – было организована знаменитая облава на половецкие кочевья по инициативе и под руководством Владимира Мономаха. Эта военная компания в русских летописях описана весьма подробно. Ни о каком сражении нет и речи. Русские войска попросту прочесали степь, истребляя половцев без разбора пола и возраста. Практически не встречая сопротивления. Слов нет, время нанесения удара было выбрано очень удачно – ослабленные зимовкой, разбросанные по степи, кочевники весной не были способны собрать в кулак сколько-нибудь значительные военные силы. Но ведь не упомянуто ни о едином заметном бое. Преимущество русских было не только во времени удара – Русь и без того имела радикальное превосходство и в количестве, и в качестве войск. Ни о каких самостоятельных половецких набегах летописи больше не упоминают. С тех пор началось мирное соседство, во время которого кочевники дышали-то лишь с великодушного позволения северного соседа. Но жизнь русского приграничья спокойней не стала. Враждующие князья быстро обзавелись родственниками и союзниками в степи. И охотно натравливали их на владения тех, с кем соперничали за власть и доходы. Практически все междуусобные войны Рюриковичей велись с привлечением половецких отрядов. Силы враждующих княжеских кланов были практически равны, о прямой полной военной победе никто и не мечтал. Из-за этого экономическое истощение соперников путём разорения их уделов казалось очень желательным способом достижения целей борьбы. А для того не было лучшего средства, чем кочевые орды половцев. От русских войск тактика выжженной земли требовала немалых усилий и была чревата деморализацией воинов (как-никак разорять, жечь, убивать, угонять приходилось своих же). Половецкая же орда, только пройдя по полям и лугам со своими стадами обеспечивала отсутствие урожая, а, значит, голодный год. А уж о способности кочевников поджечь всё, что попадается на глаза и говорить не приходится. То есть набеги степняков уже со времен Мономаха перестали быть внешним фактором, превратившись один из инструментов внутренней феодальной войны. А уж она-то терзала страну, стараниями неумного и немирного рюрикова потомства, беспрестанно десятилетие за десятилетием.

Для казаков приход половцев означал, что надежды на мирную жизнь снова оказались пустыми. А потери в борьбе с огузами были понесены очень большие. И если русские рубежи были границами половецких летовок, т.е. с первым снегом угроза отодвигалась, то у Лукоморья эта нечисть зимовала. И казачьи рубежи оказывались под ударом как раз тогда, когда замерзали реки. Как бы не в ту пору кочевники освоили тактику зимних наступлений по покрыты льдом рекам, которую позже с таким смертоносным блеском применил Батый против Руси. Зимой не только замерзают реки. Зимой становятся сухими камыши и облетают листья тальника в гирлах. И всё это довольно неплохо горит. Это было страшное время. Истощённые тяжёлой войной казачьи земли сразу же оказались под новым ударом. Договариваться было не о чем. Степные ханы мечтали о полной власти над нижним течением причерноморских рек. Люди, там живущие были только препятствием, которое следовало как можно быстрее устранить. В низовья кочевники приходили поздней осенью. Боевые кони были в полной силе, отъевшись за лето на тучных пастбищах. Степные воины были в это время в полном кураже, раззадорившись в набегах на земледельцев на севере. И катились по дельтам валы огня и степной конницы – лёд вполне надёжно держал всадников. И так почти два столетия – год за годом. Надеяться на северных «соплеменников» не приходилось. Рюриковичи быстро поняли выгоду натравливания половцев на казаков – когда половцы были нужны для разборок внутри Руси, то их звали на север. Когда такой нужды не было – толкали в набеги на казачьи поселения. Открыто, не стесняясь. Вот когда берёт своё начало недоверие и неприязнь казака к русскому государству и русским вообще. Ведь князья нередко помогали ханам-родственникам и воинской силой для войны против нас. К появлению монгольских туменов неприязнь стала ненавистью.

Надо не забывать, что в злополучный поход 1223 года русские князья двинулись по просьбе своих половецких союзников, разбитых монголами и настоятельно нуждающихся в военной помощи. На Калку казаки пошли вместе с воинами Джебе и Субедея. Логика решения была проста: враг моего врага – мой друг. А половцы были нам врагом – лютым, жестоким, неотступным. И Рюриковичи – уж никак не друзьями. Роль «бродников» в разгроме русско-половецкого войска летописями не преувеличена. Скорее преуменьшена. Следует помнить, что монголов было немного. Всего-то два тумена, уже прошедших к тому времени с боями отдельно от основных сил, без подкреплений через северный Иран, всё Закавказье и половецкие земли. Т.е. численность монголов не могла составлять даже положенных по «Ясе» на два тумена двадцати тысяч воинов. Одних только половцев было больше. К тому же монголы были незнакомы с местностью, и помощь казаков для полководцев Чингис-хана была просто неоценимой.

Союзниками стали казаки и Бату-хану. Как бы не они подсказали тактику зимнего наступления по рекам. То, что половцы более столетия применяли против нас, обернулось против тех, кто половцев на нас науськивал всё это время. Русские летописи о том умалчивают, но казаки были разведкой и мобильным авангардом ударных туменов. Как стыдливо помалкивают до сих пор русские историки о том, что было тех туменов всего лишь три. Да. Три! Тридцать тысяч монгольской латной конницы. Вот всё, что имел Бату-хан. Не было никаких «несметных полчищ». И «тьма» летописно-легендарная – это всего лишь тумен монгольский. Не было у завоевателей численного превосходства. Было беспощадное умение воевать, организация, дисциплина, разумное командование. И обозлённые за «братский привет» в виде половецкой напасти казаки в союзниках. И дипломатическая подготовка. Которая оказалась, пожалуй, поважнее всего прочего. А то с чего бы благополучно пережили нашествие почти все князья, да с дружинами вместе? Что же они делали, когда страна горела и погибала? Если бы защищали Русь, то или погибли бы поголовно, или Бату-хан не оказался бы так успешен и безнаказан. Но это уже за пределами нашей темы.

С вхождением Руси и Причерноморья в государство Чингинизидов к казачьему народу пришёл мир. Состояние уже начисто забытое за почти тысячелетие беспрестанных войн. В отличие от русских земель, казачьи территории стали не отдельным улусом на положении покорённых, а союзным краем. Рюриковичи по-прежнему азартно резались в вечной своей грызне, но уже не имели возможности претендовать на соседние земли и досаждать их обитателям. Казаки в государственную систему Золотой Орды вошли очень органично. Пахари из них были никакие, но в беспокойных, особенно поначалу, причерноморских степях нужно было охранять речные пути, волоки, броды, ямские станции, караваны и гонцов. К тому же ханы приложили немало усилий к заселению Дикой Степи славянами-земледельцами. Земледелие на причерноморских чернозёмах явно давало гораздо больший экономический эффект, чем кочевое скотоводство. А любая устойчивое и жизнеспособное правление кровно заинтересовано как раз в экономической целесообразности хозяйственной деятельности на подконтрольных территориях. Но для этого те территории должны быть спокойным (т.е. хорошо охраняемым) пространством. Для такой патрульно-жандармской службы в ещё не остывших от длительного немирья степях казаки подходили как нельзя лучше. Гонять служивых толпами было бы и непомерно дорого и совершенно неэффективно. Требовались люди способные совладать с даже довольно многочисленным и серьёзным по выучке противником небольшой мобильной группой. К тому же такие малые патрульные группы должны были быть способны осуществлять длительное самостоятельное патрулирование в автономном режиме в малонаселённой местности богатой неприятными неожиданностями от дикого зверья до, как сейчас принято говорить, крупных бандформирований. Вот где пригодились казачья смекалка, высокая личная выучка каждого бойца, привычка к длительным опасным походам, инициативность, сплочённость и способность к быстрым самостоятельным решениям.Как раз в ту пору казачьи поселения стали выдвигаться из низовий рек глубоко в степь, вплоть до русских рубежей. Ведь патрульным группам требовались стационарные базы, которые, сами по себе, прекрасно выполняли функцию постоянной охраны волоков, переправ, ямских станций и земледельческих поселений. Так славяне стали возвращаться в чернозёмные степи Причерноморья. Когда-то ушедшие на север, в леса, хлеборобы селились под защитой казачьих гарнизонов и патрулей. Аналогичный процесс шёл в той части бывшей Киевской Руси, которая оказалась под властью великих князей литовских. Последние преследовали те же цели, что и ханы Золотой Орды. Не удивительно, что и способы достижения этих целей оказались такими же. Так было положено начало разветвлению казачьего народа, которое позже привело к чётко выраженному его разделению на русскоязычную и украинскоязычную ветви. Таким образом структуризация русских земель, в ходе которой московские Рюриковичи постепенно в жестокой борьбе поднимались над соперниками шла совершенно без участия казаков. Контакты с Русью были обусловлены лишь географическим соседством и принадлежностью к одному государству. Особого чувства родства к тому времени давно не было с обеих сторон и полтора века одновременного пребывания под властью ханов Золотой Орды никак не способствовали его возникновению. К тому же статус русских и казаков в Золотой Орде был совершенно разным. Русские были подданными своих князей, которые пребывали в феодальных отношениях зависимости с сарайскими ханами. Казаки же были не покорённым податным улусом, а особой категорией населения обязанного только военной службой, не облагаемого налогами и не привязанного жёстко к определённой территории обитания. Можно сказать, что ханы Золотой Орды, а чуть позже и по их примеру великие князья литовские создали и применили на практике особый тип отношений государства и казачества. Тот самый, который потом с таким успехом был применён Российской Империей, Оттоманской Портой и, в какой-то степени, австрийскими императорами. Отношения взаимных обязательств оформлялись при этом не столько даже с самим государством, сколько с правящей в нём династией (или выборным королём, как в поздней Речи Посполитой) и основывались на особом статусе казаков и особых отношениях земельно-территориальной собственности в обмен на службу очень ценных воинских контингентов. О том насколько была освоена за время стабильности Золотой Орды запустевшая со времён Великого Переселения степь говорит тот факт, что на месте, называемом Куликовым полем археологи обнаружили остатки трёх (!) земледельческих поселений датируемых годами расцвета Золотой Орды. За полтора века мира степь была снова распахана и освоена очень полно и на очень больших пространствах. Об этом не принято упоминать в русской исторической литературе. Слишком сильна традиция преподносить время ордынской власти над Русью как пору беспросветного разорения, угнетения и унижения. Все многочисленные факты, говорящие о том, что всё было не столь одноцветно упорно замалчиваются.

Времена нового разорения наступили, когда династия сарайских Чингинизидов ослабла и стала терять контроль над амбициозными полководцами и главами кочевых племён. В степях воцарилась анархия. Казачьи гарнизоны лишились единого управления и вынуждены были защищать только себя и близлежащие поселения, которые их кормили. В раздираемой внутренними распрями столице всем стало не до Причерноморья и, кстати, не до русского улуса. Московские Рюриковичи при помощи интриг и щедрых раздач серебра да мехов в этой кровавой каше наловили немало ценной рыбы. А вот для обитателей чернозёмных степей крах государственной структуры Орды стал большой бедой. Гарнизоны крепких казачьих городков в совокупности могли бы составить большую силу, но они были разбросаны по очень обширным пространствам, а отсутствие координационного центра, которым до того служил Сарай, делало согласование усилий невозможным. А с востока, из Прикаспия и Приуралья, из Крыма шли кочевые племена, снова не сдерживаемые никем и ничем. Каждое из них не было очень сильно, но представляло собой компактный ударный кулак в шесть-семь тысяч конников. Одиночные гарнизоны не могли удержаться в степи под многократно повторяющимися такими ударами. Городки ещё можно было бы удержать. Но сеять в открытой степи стало невозможно, что лишало осёдлое славянское население средств к существованию. А степные царьки не понимали ценности экономических поступлений от земледельческого населения. Они желали Великого Поля, огромного пастбища от Днестра до Волги. Слабеющие ханы, вынужденные искать поддержки глав кочевых кланов с их племенными ополчениями никак не могли происходящему помешать, хотя понимали, что в результате государство теряет экономическую силу, нищает, хиреет и сходит на нет. Одновременно начала слабеть торговля из-за невозможности защитить водные и сухопутные караванные пути от тех же бродячих шакалов. Что тоже лишало Золотую Орду финансовой и материальной основы. Экономика государства Чингинизидов агонизировало, умирало и оно само.

И снова начался исход наших предков из родных степей. Те, кто жил поблизости от русских рубежей двинулись вместе с пахарями на север. Они встали гарнизонами на границах русских княжеств со снова одичавшей степью, перейдя на службу к русским князьям. А с распространением власти Москвы на южные земли Руси – стали служить московским Рюриковичам. С той поры появляется в русских хрониках и служебных документах термин «городовые казаки». Эту категорию служилого люда письменные источники чётко отделяют и от ополчения, и от «детей боярских», и от сформировавшегося из последних в чуть более позднее время поместного дворянства. Как везде, кому бы ни служили, казаки сохранили свой особый уклад жизни о особые отношения с «принимающей стороной». Понятно, что шёл какой-то взаимный обмен между казаками и русскими служивыми, тесно связанными общей службой, общими врагами, общими опасностями. Понятно, что кто-то из казаков переходил в полное подданство к князю, кто-то из поместных верстался в казаки. Но перемешивания в одно целое не произошло. Казаки остались казаками.

Но это было ближе к северу. Те же, кто жил и нёс службу недалеко от низовий и кто по службе был связан с реками (охранявшие броды и судовые караваны от речных разбойников), те снова отступили в плавни. И снова начали упорную войну за возможность физического выживания. А раздрай в Орде набирал силу. Наступил момент, когда произошло неслыханное – власть захватил не Чингинизид, а безродный, чуть ли не из рядовых выбившийся полководец Мамай. Законный хан Тохтамыш бежал. Московский князь Дмитрий власть выскочки не признал, оставшись верным законному монарху. Чтобы ни утверждалось потом, это было не акт национально-освободительной борьбы, а участие в феодальной войне против узурпатора на стороне легитимного сюзерена. Большинство кочевых кланов, к слову, поступили тогда так же. Но кочевники могли просто уйти вслед за Тохтамышем за пределы досягаемости военных сил Мамая и неспешно собирать силы для нового раунда гражданской войны. Московское же княжество стояло где стояло. На него и решил обрушиться Мамай в первую очередь. Среди населения Орды он особой поддержки не имел, но деньгами ему очень серьёзно помогали генуэзцы, прибравшие к рукам причерноморские фемы на ладан дышащей Византии и великие князья литовские, заинтересованные в как можно большем накале внутриордынского военного противостояния. Мятежный темник, в результате, поставил под свои знамёна огромное наёмное войско. Большую часть конницы составили воины из племён Северного Кавказа, а становым хребтом его армии стали генуэзские латники, на то время считавшиеся лучшей пехотой Европы.

Казаки встали под руку князя Дмитрия поголовно. Служившие на русском приграничье – потому, что знали насколько жестокой будет расправа, если наёмных головорезов не удастся остановить; жители речных низовий – потому что в случае победы Мамая над Дмитрием и его союзниками следующий удар пришёлся бы по ним. В русских хрониках ничего не говориться о вкладе казаков в ту победу, упоминается только о вручении казаками князю иконы Донской Божией Матери. От дня Куликовской битвы ведётся признанная русской историографией история Всевеликого Войска Донского. Но даже из глухого молчания русских хроник можно извлечь очень красноречивый факт: с самого выступления из Москвы, на всём протяжении пути к месту битвы не было ни единого дня, в который князь Дмитрий не знал бы в деталях о местонахождении вражеской армии и маршруте её движения. И бой произошёл именно там, где планировал дать сражение московский князь. Без разведки – умелой, максимально скрытной прекрасно знающей степные просторы между верхним течением Дона и средним течением Волги, дерзкой и вездесущей это было бы невозможно. Уже с этого времени казаки становятся глазами и ушами русских вооружённых сил. На самом же поле знаменитой битвы казаки явно не ударили в грязь лицом. Иначе с чего бы та икона заняла место общепризнанного палладиума молодого Московского государства? Подарку слабых, неверных, или ненадёжных союзников вряд ли была бы оказана такая честь. Так снова сошлись интересы казачьего народа и северных его родичей, уже начавших оформляться в русскую нацию. Сошлись с фатальным для общего врага результатом.

Но та победа снова надолго развела судьбы новоявленных союзников. Не иначе, как блюдя старинную традицию Рюриковичей Дмитрий Донской попросту предал низовых казаков. Соглашение предусматривало взаимную помощь. Когда та помощь была нужна московскому князю, то казаки на неё не поскупились. Сделали всё, что могли. Потеряв на Куликовом поле большинство своих лучших воинов. Цена победы оказалась очень высокой. Когда же вернувшийся на престол Тохтамыш, в первую же зиму ударил по низовьям, то никакой, обещанной помощи оружием и зерном в гирлах не дождались. И снова горели камыши с тальниками, а по льду лавой шли степняки. И так год за годом не одно десятилетие. Ведь уже при Тохтамыше впадающая в ничтожество Золотая Орда из цивилизованного государства превратилась в конгломерат кочевых племён, живущий грабежом соседей, да обиранием купцов на торговых путях. Такой Золотой Орде, как до того половцам нужны были безлюдные плавни, а истребление их казачьего населения стало желаннейшей целью. Но этих врагов было больше чем кочевников, да и плавни были заселены гуще, чем в домонгольское время. Жестокость начатой Тохтамышем войны была беспредельной. Москва не ударила пальцем о палец. За что поплатилась уже через два года после Куликова поля. Лёгкость, с какой не такая уж сильная армия Тохтамыша преодолела южные оборонительные рубежи, а, главное, более чем странное запоздание, с которым князь Дмитрий узнал о приближении многочисленного врага, вполне могут объясняться тем, что казачья приграничная стража отнеслась в тот раз к своим обязанностям явно недобросовестно. Не исключено, что из-за предательства Москвой низовых казаков.

Как бы то ни было, но в гирлах в очередной раз наступили страшные времена. Известно письмо одного тогдашнего донского казачьего священника митрополиту сарайскому: «Годы мои уже преклонны, однако за всё своё многолетнее служение пастырское ни разу единого не довелось мне венчать юную пару или крестить новорожденного. Всю свою жизнь я соборую умирающих раненых, да служу панихиды по убиённым в ратях воинам. Таково тяжко испытание, ниспосланное народу нашему Господом». Завершение распада Золотой Орды ничего не изменило в положении низового казачества. В степях уже окончательно установилось всевластие кочевнических племенных вождей – точно как в половецкие времена. Продолжалась изнурительная, беспрерывная война зимних набегов. Но по рекам шли купеческие караваны, нуждавшиеся в охране, спокойном проходе через гирла причерноморских рек и хорошо защищённых стоянках в дельтах. Пожалуй, только на Волге отношения тамошнего казачьего населения с Астраханским Ханством нормализовались до того же состояния, что и во времена Золотой Орды. Дон же на всей протяжённости от русских границ и Днепр от порогов до лимана для купцов были непроходимы без сопровождения казачьих отрядов. Это был верный источник доходов и материальных ресурсов.

И казаки снова окрепли. Всё выше по течению Дона и Днепра поднимались на обрывистых берегах, да на островах укреплённые городки, неприступные для кочевников, снова, как и в половецкие времена, не имевших ничего, кроме сабель, копий и луков, не способных, по неимению запасов продовольствия и фуража, на длительную осаду. Безуспешно племенные ополчения кочевников осаждали отдельные городки. Была налажена система взаимопомощи. Городок от городка стали располагаться на расстоянии одного суточного перехода рекой. И едва кочевники осаждали один, как их с тыла начинали трепать бойцы из двух соседних, да и из более отдалённых подтягивались. Постепенно кочевые шакалы потеряли вкус к таким забавам. Пришла пора ответного безжалостного беспрестанного давления. Теперь уже казачьи отряды нападали на кочевья на бродах при переправах во время сезонных перекочёвок или просто в местах водопоев стад и табунов. Пощады не давали никому. Злобы накопилось много, личные счёты с соседушками были у каждого. Логика была проста: старый – воином был, наших убивал – смерть; малый – станет головорезом, наших будет убивать – смерть; старая – рожала воинов – смерть; молодая – будет рожать воинов – смерть. На севере же при непосредственнейшем участии казаков же год за годом сдвигались всё глубже в степь русские порубежные оборонительные линии. Упорно и неотступно, медленно, но верно. Теперь даже крымскому хану для набега на московские земли было мало собственно войска – нужно было собирать ополчение всех подвластных кочевых родов. А, отодвинув от самих плавней кочевую угрозу, казаки вспомнили, что на «чайке» с саблей можно идти не только вверх по течению, но и вниз – в море! Возобновились набеги на побережья Чёрного и Каспийского морей. Наступали новые времена. Но, по-прежнему, казачью ватагу, что в набеге на персидские города, что в боях с кочевой конницей, хранили только воинское умение каждого и сплочённость всех. Поражение, как всегда, означало смерть, или лютый плен, не лучше самой смерти.

А в черноморском бассейне к тому времени появился новый хозяин – Оттоманская Империя. Турки довольно быстро овладели всеми городами всех побережий Чёрного моря, прибрали под властное покровительство и Крымское ханство, и ногайцев. Порте костью в горле стояли казачьи анклавы в дельтах рек, а набеги на побережья так просто расценивались как нетерпимый ущерб и экономике, и репутации могучей державы. Ещё бы – перед мощью турецких армий трепетала вся Европа, а казаки не только сохраняли независимость, но и наносили удары по внутренним областям империи! Отряды на «чайках» многократно прорывались через проливы в Средиземное море. А ведь на берегу Боспора стоял дворец султана! Мало того, прорывались и в обратном направлении – с добычей! Плюя на то, что турки считали Чёрное море своим внутренним водоёмом. Новые хозяева региона приложили огромные усилия, чтобы покончить и с набегами, и с казаками. В гирлах встали крепости с сильными гарнизонами, турецкие контингенты не раз предпринимали масштабные операции в дельтах. Тщётно!

В ту пору впервые непримиримо столкнулись интересы Турции и набиравшего силу Русского государства. И в Москве вспомнили о низовых казаках. Вот уж кто становился бесценным естественным союзником. Ещё Иоанн Грозный стал применять практику «пожалования» подлежащих завоеванию земель казакам. Так «подарил» он Ермаку земли Сибирского ханства: вот вам, казаки, царское соизволение, вот вам помощь оружием, снаряжением, запасами. А кровушку лейте сами. Мы потом объявим завоёванное своим, но позволим вам там жить вашим обычаем, на особых правах. Так тот же Грозный «подарил» казакам земли по Тереку. Сил прибрать их к рукам у Москвы тогда не хватило, и Терское войско осталось независимой общиной, союзной Московскому царству и получавшей регулярную помощь. По той же схеме было предложено сотрудничество донцам. Со времён Куликовской битвы не было в казаках ни доверия, ни симпатии к Москве. Но в плавнях не было своего хлеба, а нужен был ещё порох, оружие, одежда. Всё это с огромным трудом, большой кровью и смертельным риском приходилось добывать в набегах, в противоборстве с сильным противником. Москва же обещала постоянные поставки жизненно необходимых ресурсов. И союз был заключён. И с тех пор ни одна война России не обходилась без участия казаков. Разведка, обеспечение безопасности коммуникаций были на казаках. А так же осадные работы и штурмовые действия. Казаки первыми шли на стены Казани и Астрахани. Примерно так же строились отношения днепровских и днестровских казаков с Гедиминовичами, правившими в Кракове. И, что русские, что польские гарнизоны постепенно занимали очищенные казаками от кочевников степи. Это были львиные пакты, но имея в непримиримых врагах Турцию, выбирать союзников не приходилось. К тому же отношения служивых казаков, с Московским царством и Речью Посполитой складывались далеко не просто и постоянно те, кто не ужился с вздорными польскими королями, или деспотичными царями Москвы перебирались к низовой родне, на вольные казачьи земли. С развитием процесса закрепощения крестьян туда же стали во всё большем количестве перебираться не желавшие жить во всё более жестокой неволе польские и русские мужики. Вопреки утверждениям нынешних русских историков никто не спешил давать им оружие и казачьи права. Да и сами они, в большинстве, стремились вовсе не к опасностям тяжкой походной казачьей жизни. Чаще всего такие люди получали земельные наделы с обязанностью отдавать часть урожая в качестве платы за землепользование. Во владение казачья земля не давалась никому. Так на Дону стала складываться общность позже названная иногородним населением. То же самое происходило на Днепре. Понятно, что казаки, пришедшие из русских пределов имели лишь то, что привезли в перемётных сумах. В то время, как издавна жившие в низовьях уже поднакопили и добра, и золота. Вернувшиеся казаки не садились на землю, в отличие от крестьян. Они-то, а не беглые холопы составили категорию голутвенных: малоимущих, мало привязанных к самому Дону, очень подвижных и беспокойных. Так было положено начало расколу и антагонизму среди донцов. На Днепре такие пришельцы не признавались польскими властями за казаков, не вносились в официальные списки казачьего войска (реестр), они составили со временем очень многочисленную прослойку «вольных козаков» (в отличие от «реестровых»). Вольные по большей части жили на левом, официально не принадлежавшем Речи Посполитой, берегу Днепра. Заметных трений между реестровыми и вольными не возникало и, до поры, поляков такое положение устраивало. Вольным не нужно было предоставлять привилегии и юридически закреплять за ними землю, а с крымцами они воевали ничуть не хуже реестровых. Те же, кто хотел ходить «за жупанами» не только на турок и крымцев, но и на поляков тоже, те основали знаменитую Запорожскую Сечь. Понятно, что в эту среду принимали и многих неказаков, достойных того по личным качествам. Но вряд ли это было так просто, как описал потом Гоголь в «Тарасе Бульбе». Казаки ведь были не слишком многочисленным народом с развитой системой родственных связей и постоянными контактами между низовыми и служившими, что Кракову, что Москве. Выдать себя за казака, таковым не являясь, было весьма непросто. А быть принятым, невзирая на происхождение из другого народа – и того сложнее. Но заслуживших принимали охотно. Что потом было использовано русскими, да и польскими историками для того, чтобы весь казачий народ объявить потомством беглых холопов.

В конце царствования Иоанна Грозного уход служивых казаков и русских крестьян на Дон стал массовым явлением. Причин крестьянского исхода хватало, они хорошо известны и нет нужды их в данном тексте перечислять. Но если русскому мужику-пахарю не давала жизни утерявшая разум власть с её постоянными непомерными налоговыми поборами, под предлогом затянувшейся войны и всё усиливающимся закрепощением, то служивому казаку приходилось едва ли не хуже от того, что на южных рубежах Московского царства власть стала слабеть. Война сжирала людей, действующим против Ливонии, Речи Посполитой, Швеции армиям постоянно требовались пополнения. В результате с засечных черт степного порубежья постепенно были полностью сняты русские формирования: стрелецкие гарнизоны и полки поместной дворянской конницы. Южная граница осталась на одних казаков, большинство которых, опять же, воевало на севере и западе. А поставки зерна, пороха, оружия понемногу становились всё менее регулярными и полными. Как и денежные выплаты. А ведь служивые немного получали за службу: участок для постройки двора и скромное денежное содержание. А натиск из степей усиливался. По той простой причине, что Турция, не вступив в войну открыто, всячески подталкивала своих вассалов – крымцев и ногайцев в набеги именно на русские приграничные земли, т.к. дипломаты антирусской коалиции сумели убедить султана в выгодности именно такой политики и, скорее всего, такое убеждение было неплохо подкреплено золотом. Как бы то ни было, у служивых начало создаваться убеждение, что о них попросту стали забывать. Давление из степи нарастало, набеги учащались и совершались всё более сильными степными отрядами. А много ли навоюешь без пороха, хлеба и фуража – с незаряженным оружием и голодными лошадьми? И если при Грозном процесс фактического забрасывания южных оборонительных рубежей только начинался, то уже при Шуйском зашёл очень далеко. Даже возвращение с войны дворянской конницы и стрельцов мало что изменило. Вернулось их гораздо меньше, чем уходило, выплата жалования практически прекратилась, как и подвоз предметов снабжения. К тому же по экономическим интересам мелкого служилого дворянства тяжко ударило обезлюживание страны. Крестьяне частью вымерли во время страшных недородов годуновских голов, частью уходили куда глаза глядят. Почва для «бунташного века» была готова. Недовольны были все: дворянство, крестьяне, служилое казачество. Как раз служилые казаки и мелкое дворянство составили главную ударную силу мятежа Лжедмитрия, а позже – Болотникова, Заруцкого и прочих бесчисленных «атаманов».

Как раз во временах Смуты берёт своё начало беспросветная путаница в определении того, кто есть казаки и что есть казачество. У населения исконных казачьих земель тогда хватало своих забот и низовые казаки, даже голутвенные, участия в Смуте не принимали. Лишившись поддержки обессилевшего в разрухе Московского царства, Дон остался один на один с турками, крымцами и ногайцами. А те не преминули воспользоваться удобным случаем выпустить побольше крови из казачества. Удар следовал за ударом. Причём это были не просто набеги. Порта старалась именно что покончить с камешком в сапоге. Приморские гарнизоны были усилены и получили прямую задачу зачистки плавней и низовий Дона. У низовых станиц на счету был каждый человек, каждый клинок, каждый ствол, каждая пригодная под седло лошадь, каждая «чайка». Раздираемой распрями России было не до Дона, но и Дон не мог себе позволить вмешательства в русские дела. Зимовые станицы раз за разом пытались договориться о возобновлении поставок зерна, оружия и пороха со сменявшимися московскими правителями, но это не имело никакого результата – Москва перестала обращать внимание даже на собственные южные границы. Но вот служивые охотно и в больших количествах становились под знамёна различных мятежников, как, впрочем, и их товарищи по многотрудной пограничной службе – поместная конница. Сначала в надежде посадить на престол «своего царя» (очень серьёзные надежды такого рода связывались с Лжедмитрием I и Болотниковым) а потом просто по инерции многолетней гражданской войны. К их отрядам во множестве присоединялись взбунтовавшиеся русские простолюдины. Порой отряды самообороны городов и крупных сёл, ничтоже сумняшеся, объявляли себя казаками. Да и любая банда любого сброда в то беззаконное и лютое время норовила присвоить казачье имя, дабы эксплуатировать казачью репутацию умелых и безжалостных вояк. Безжалостности у этих мародёров и всех мастей партизан хватало. Умения для грабежа беззащитного сельского населения много не требовалось. Путаницы добавило то, что едва ли не половину вторгшихся в Россию польских войск составляли украинские казаки. А в тогдашней России, что донцов, что днепровских и подольских реестровых и вольных казаков называли одним и тем же словом «черкасы». Помните, у Константина Толстого. «Поляки и казаки, казаки и поляки нас паки бьют и паки/ Мы ж без царя, как раки, кукуем на мели». К тому же и самозванцы и «легитимные» московские правители того времени запросто раздавали грамоты с пожалованием казачьих прав в обмен на обещание поддержки любого рода шайкам. Хоть вооружившимся крестьянам, хоть разорившимся дворянам, хоть откровенным разбойникам с большой дороги. Эта сволочь грабила и убивала, захватывая в бандитскую власть, порой целые города и волости. Этот уголовный беспредел в немалой степени предопределил активное вмешательство в происходящее крупных городов среднего и верхнего Поволжья. Поляки и шведы так далеко не заходили, но мародёрские банды явно продемонстрировали, что развал власти в Москве смертельно опасен для всех, и никакая удалённость от границ не спасёт от анархии и гражданской бойни. Одновременно тогдашний разбой всякого сброда, пользовавшегося казачьим именем без всякого на то права тяжко осел в памяти русского народа.

К тому времени стало ясно, что без поддержки крепкого русского государства выстоять не удастся. Без пороха и хлеба Дон, Терек, Яик были обречёны. Но для того, чтобы снова получить поддержку Московского царства, его нужно было ещё спасти. Любой ценой. Казакам существование русского государства обходилось весьма недёшево. В начатой Грозным Ливонской войне погибло очень много казаков, хотя никакие казачьи интересы при этом не защищались и не обеспечивались. Более того – небогатый людьми Дон год за годом терял лучших бойцов, то же самое происходило со служивыми казаками. Не говоря уж о том, что очень часто казаки, воевавшие на стороне Московского царства, сходились в бою с казаками, служившими польской короне. С обеих сторон лилась казачья кровь и, нередко, проливалась она казачьими же руками. Но гибель русского государства обошлась бы еще дороже. Этот союзник: коварный, недоброжелательный, зарившийся на казачьи земли, видевший в казаках лишь расходный материал для осуществления своих планов – всё же был жизненно необходим. И с горящих войной рубежей были сняты самые боеспособные отряды, городки оставлялись с минимально достаточными гарнизонами. Что стоило потери многих из них, взятых степняками и турками, гибели казачьих семей. Но Москву нужно было спасать. По пути к казакам присоединялись отряды поместной дворянской конницы. Из атаманов ведших казаков на выручку Москве русские хроники внятно упоминают одного Филата Межакова. Того самого, который обнажённой саблей накрыл при голосовании грамоту с именем Михаила Романова. По казачьему преданию он пообещал боярам, что при другом исходе голосования все, стоящие на другом берегу Москва-реки казачьи отряды применят силу, а потом в поход поднимется весь Дон. Как бы то ни было, но даже русские историки признают, хоть и неохотно, что казачья поддержка и угроза силой поддержать кандидатуру Романова решили дело.

Юг России кипел ещё долго после 1612 года. Множество мятежных и разбойничьих отрядов, в т.ч. самозвано «казачьих» было рассеяно и уничтожено правительственными войсками при активном участии казаков. Но надежды на равноправное партнёрство с новой, весьма обязанной казакам, династией не оправдались нисколько. Как и всем предыдущим соседям Москве нужно было безраздельное господство над всей протяжённостью рек черноморского бассейна и степными чернозёмами. Первые два царя династии Романовых терпели казачью независимость только в силу относительной слабости не оправившегося от Смуты государства и занятостью основных военных сил в войнах с Польшей и Швецией. На служилых казаков едва ли не полностью была взвалена защита южного порубежья. А от низовых требовалось, причём очень жёстко, одно – не ссориться с Турцией и Крымом. Но служилые массами уходили на Дон. Тем более, что границы казачьих земель в то время были уже не так уж далеко от рубежей Московского царства. Никому не хотелось таскать каштаны из огня для Москвы, которая, похоже, всерьёз решила, что казаков можно бросить на границе без снабжения и платы за службу, мол, куда денутся – будут стоять насмерть. Именно тогда старый принцип «с Дона выдачи нет!» стал девизом казачьей независимости. И совсем не в беглых холопах было дело. Это тогдашняя московская версия. Крестьян бежало на Дон не так уж много. Уж точно намного меньше, чем в Польшу, Литву или подольские земли. Под видом беглых крепостных Москва требовала выдачи служилых казаков, возвращавшихся к своему народу и на свою землю. А ведь даже неблизких к себе по духу и обычаю, чужих по происхождению и менталитету русских крестьян донцы не склонны были выдавать, т.к. это означало бы унижение и фактическое существенное ограничение суверенитета казачества. Не было так же никакой возможности выполнить требование Москвы о сохранении мира с Персией, Портой и её крымским вассалом.Хотя бы потому, что почти полное невыполнение русской стороной обязательств по поддержке Дона, Терека и Яика хлебом, оружием и порохом снова сделало морские набеги необходимой частью казачьей экономики. Да и турки с крымцами искренне полагали, что мир с Москвой вовсе не обязывает их к миру с казаками, которые не были подданными русской короны. Так что выбирать было не из чего. Война продолжалась, несмотря на окрики Москвы, которые очень быстро приобрели совершенно ритуальный характер. В Кремле вовсе не дураки тогда сидели и хорошо понимали, насколько их мнение мало волнует кого-либо на юге. Не говоря уж о том, что сами по себе постоянные удары по мусульманским соседям Романовых более чем устраивали, как и изматывание казачьих сил. Так что на лицемерные сетования турецких, крымских и персидских дипломатов ответом были столь же лицемерные сочувственные вздохи дьяков Посольского приказа и лукавые отписки, гласящие, что, де, эти казаки есть разбойники, грабители и убийцы прирождённые и наказаны будет при первой же возможности. Пока её не было. А когда появилась, то наказание последовало вовсе не за разбитые турецкие и крымские отряды, не за разграбленные города черноморского и каспийского побережий. В Москве вёлся совсем другой счёт казачьим прегрешениям перед «матушкой-Россией».

Вполне естественным образом в то время резко обострился конфликт на почве требований Москвы о выдаче беглых. В их число уже не включались служилые казаки. Их исход с русских рубежей во время Смуты имел практически поголовный характер, к тому же, ещё не набравшая силу Москва понимала бесполезность требований о выдаче этнических казаков. Другое дело – крестьяне. Центральные и южные районы Московского царства за время Смуты обезлюдели едва ли не в пустыню. На счету была каждая пара работоспособных крестьянских рук. Дворяне роптали на то, что щедрые царские земельные пожалования, ничего им не давали. Земля без способного её обработать мужика никакой ценности не имела. Всё было вполне по Щедрину. Мужик требовался до зарезу. А мужик или полёг в ту самую землю, или разбежался. Требования выдачи беглецов предъявлялись не только Дону. Речи Посполитой тоже. Не знаю, как на них отвечали краковские короли, но от казаков ответ всегда был отрубным: «С Дона выдачи нет!». Дело было не только в донском суверенитете. Смута послужила жесточайшим уроком – русская поддержка могла прекратиться в любой момент. А без хлеба Дон жить не мог. Порохом и оружием ещё как-то можно было пробавляться трофейными и полученными от поляков, в обмен на эпизодические совместные действия против турок и крымцев. Хлебом же сама несытая Речь Посполитая помочь не могла никак. А к тому времени, вышедшие из плавней в степные просторы, казаки нуждались в зерне не только для людей, но и большого количества боевых лошадей. В былые времена много зерна добывали в набегах. Но теперь на обратном пути нужно было с боем пробиваться из моря в Дон через сильнейшую турецкую крепость Азов. А таких условиях зерно стало непозволительно громоздким трофеем. Словом, Дону беглые мужики были остро необходимы для создания собственного источника зерна. Решить эту задачу могли только они. Казаки браться за соху не имели ни желания, ни возможности. Москву же намечавшаяся продовольственная независимость Дона никак не могла устраивать. Там не собирались терять столь безотказный рычаг воздействия на непокорного воинственного соседа. Словом, столкнулись жизненные интересы Дона и Москвы: жестоко и непримиримо. Но пока нарастающая турецкая угроза вынуждала и тех и других откладывать выяснение отношений до более спокойных времён.
Конфликт все обострялся: как уже неоднократно бывало, Москва сумела нормализовать (насколько это вообще было возможным) отношения с Турцией и Крымом. Дон же такой возможности не имел в принципе и никакие окрики из Москвы погасить войну не могли. Это был классический «конфликт малой интенсивности». На Дону осознали, что война в условиях запертого Азовом донского устья ничем, кроме полного исчерпания ресурсов закончится не может. Нужно было лишить турок и крымцев базы, с которой велись боевые действия, а себе обеспечить беспрепятственный выход в море. Так началась знаменитая азовская эпопея 1637-1641 г.г. Взять Азов удалось довольно быстро, несмотря на то, что силы гарнизона были численно равны осадившим город казакам и состояли из отборных янычарских частей. Турция была втянута в тяжёлую войну с Персией и быстро отреагировать на дерзкое нападение не могла. Расчёт казаков оказался верным – татарские и ногайские набеги на Дон и русское южное порубежье стали намного реже и слабее. Был, так же, нанесён значительный ущерб экономике Крымского ханства. Торговые потоки резко сместились с крымских портов на Азов. Теперь, когда город стал не крепостью на границе враждебной территории, а частью земель Донского Войска, купцам стало гораздо выгоднее везти товары через Азов, а не через Крым. У казаков появилась надежда на создание прочной экономической основы своей независимости.
Такого усиления непримиримого врага Турция себе позволить не могла. Именно поэтому при малейшей возможности на Азов была брошена мощная армия. Не стоит забывать, что было это задолго до того, как Ян III Собесский в 1683г. под Веной и в последующих победных походах сломил хребет турецкой военной машине (с немалой долей заслуги в том украинских козацких полков). В разных источниках приводятся различные данные по численности турецкой осадной армии и казачьего гарнизона Азова. Для турецко-крымской армии называются цифры 100-140 тыс., для казаков 5500-8800 (везде делается оговорка «из них 800 женщин», причём, нигде не поясняется почему это в численность боеспособного гарнизона присчитываются женщины). Если даже брать минимальные цифры для осаждающих и максимальные для осаждённых – соотношение разительное. Тем не менее годовая военная компания закончилась снятием осады. Мало того, отступавшая осадная армия преследовалась казаками и потерпела от них поражение уже в чистом поле! Военная победа была замечательной и золотой строкой вошла в военную историю. Вот только война заключалась не только в азовском сидении. Дон потерял очень много людей в Смуте и предшествовавших войнах. А Москва отказалась принять Азов, поставить там свой гарнизон. И следующая турецкая армия сопротивления в Азове не встретила. У Дона просто уже не было сил для борьбы за устье. Правда и сама крепость прекратила существование, то немногое, что уцелело за год осады, казаки уничтожили при отступлении. Однако блестящий подвиг захвата и героического удержания Азова ничего, кроме новых потерь казакам не принёс. Устье по-прежнему было заперто турецким гарнизоном, турки понемногу восстанавливали крепость, набеги на казачьи городки и русскую границу возобновились. А Москва с новой силой начала нажим, требуя выдачи «людишек беглых и непокорных».Меж тем на самом Дону набирал силу антагонизм между голутвенными (в основном верховыми) и домовитыми (жившими в основном в низовьях) казаками. Первым терять было особо нечего и без войны и набегов им было попросту нечем жить – беглое крестьянство предпочитало селиться на более спокойном и благополучном Низу. Среди голутвенных всё громче раздавались голоса, требовавшие войны с Москвой. В их положении это было естественным. Походы «за зипунами» через донское устье становились с каждым годом всё более сложным делом. В Волгу, в набеги на Персию московские воеводы Астрахани казаков пускали охотно, но лишь за тем, чтобы львиную долю добычи стребовать на обратном пути проходной пошлиной. А постоянное противостояние с крымцами и турками настоятельно требовало материальных ресурсов. Походы же через Запорожскую Сечь тоже были предельно усложнены. Запорожское Войско, как и всё украинское казачество активно участвовало в масштабных антитурецких действиях Яна III Собесского, не зря прозванного на Украине и в Польше «козацким королём». Так что запорожцы, конечно, не чинили препятствий для прохода, но и помочь не могли ничем – у самих на счету был каждый ствол, каждый клинок, каждый казак. Голутвенное казачество донского Верха почти бедствовало и выхода из этого положения не видело, кроме как в начале активных боевых действий против Москвы, которая, после отказа от Азова, практически прекратила помощь донцам. Тем более, что до Верха лишь изредка доходили слабые татарские отряды и там турецко-крымская угроза не воспринималась очень серьёзной. С московскими же воеводами и дьяками вчерашние служивые имели давние и немалые счёты. Будучи «лично знакомыми» с русской государственной машиной: жестокой, вороватой и мздоимной, составленной почти всегда из людей неумных и злобных – верховые никакого доверия и почтения к могучему северному соседу не питали. С Низу ситуация выглядела совершенно иначе – турецко-крымское давление усиливалось, и даже то, что Москва не мешала казакам отстаивать свои земли было большим благом. Оказываться же между турецким молотом и московской наковальней Низ никак не желал. К слову, до самого 1917 года на Дону чувствовался этот разнобой в отношении к России – на Низу оно традиционно было гораздо более позитивным, на Верху же никогда не гасли полностью если не сепаратистские настроения, то мечты о восстановлении былой независимости. До поры разногласия в казачьей среде, хоть и острые, не переходили за грань ожесточённых споров на ежегодном Войсковом Круге.

Но долго «горячий мир» между московскими воеводами Астрахани и отправлявшимися в набеги в Каспий казачьими отрядам сохранятся не мог. Как, впрочем, и нормальные отношения между не получавшими казачьих прав беглыми крестьянами и этническими казаками. Ситуация усугублялась тем, что на сторону крестьян встало не так уж мало голутвенных на Верху. Число таких по отношению ко всему казачьему населению Верха была весьма невелика, но они создали «кристаллическую решётку» недовольной массы, вокруг этих людей началось формирование боеспособных отрядов. Это уже грозило гражданской войной самому Дону. Первой ласточкой был знаменитый Разин. Известно, что его поход начался с грабежей именно домовитых казаков, дело почти сразу дошло до убийств тех, кто сделал твёрдую ставку на союз с Москвой. Меж тем Верх понемногу начал набеги на русские земли. Тогдашние русские хроники, надо отдать должное, не объявляют эти набеги делом рук казаков, в них везде указывается, что разоряют южное приграничье «людишки разбойные, воровской своей волей на Дон притёкшие». Дело усугубилось разгромным набегом Разина на Персию, торговые и дипломатические отношения с которой всеми московскими царями весьма ценились. К тому же Персия была непримиримым врагом Турции, что ещё больше повышало ценность отношений с ней для Москвы. Если разгром Разиным дагестанских городов и туркменских кочевий Алексея Михайловича Романова трогал мало, то уничтожение Разиным персидского флота и персидских городов каспийского побережья было не менее болезненным, чем взятие русских крепостей на Волге и Яицкого городка. Но основные вооружённые силы Московского царства тогда находились вовсе не на южных рубежах, и не на Волге. Это позволило Разину без особых потерь прорваться на Дон и, на какое-то время взять власть. После чего он двинулся в русские пределы. Утверждения, что легендарный «бунташный атаман» выражал недовольство большинства казачества вряд ли верно. Те события весьма подробно описаны не только в русских хрониках, по понятным причинам весьма необъективных, но и, со слов непосредственных очевидцев, в европейских, турецких, персидских источниках. И если европейцы не склонны были вникать в детали, то уж турки и персы того времени разницу между русскими и казаками очень даже знали и одних от других отличали совершенно определённо. Так вот, во всех, без исключения, письменных источниках количество поддержавших Разина казаков оценивается не более, чем в 7 тыс.. Это очень мало даже по меркам тогдашнего Дона. Можно смело утверждать, что разинскую военную конфронтацию с Москвой казачество в целом не поддержало. Более того – когда Разин, разгромленный московскими воеводами, пытался снова собрать силы на Дону, то он как раз казаками был окончательно разбит и пленён. Причём Москве выдали только его и младшего Разина – Фрола. Всех прочих казнили на месте. Так завершилась очередная для русских и первая для казаков широкомасштабная гражданская война. Достаточно интересно, что крестьянское население области Войска русское правительство вытребовало к выдаче далеко не всё, а только ту его часть, которая в той, или иной форме принимала участие в разинском движении. Что, в целом, вполне соответствовало устремлениям победившей на Дону «партии» Корнилы Яковлева. Дон сохранил пахотное население в той мере, в какой в нём нуждался, одновременно избавившись от огромного количества пришлых, грозивших внутренней стабильности войска. Стоило ли это того, что Дон впервые открыто поступился своим суверенитетом – вопрос до сих пор остро обсуждаемый в казачьей среде. Не говоря уж о том, что под надуманным предлогом контроля над слабо освоенными и малонаселёнными территориями, Алексей Михайлович добился передачи от Войска под московское владение значительных земель по северной границе Донской области.

Меж тем, начиная со времён Иоанна Грозного казачьи отряды уходили всё дальше на восток, покоряя Сибирь. Не стоит думать, что этому продвижению препятствовали только местность и климат. Как ни малочисленно было тогдашнее автохтонное население Сибири, его боеспособная часть намного превышала количественно казачьи «партии» и сопротивление они встречали весьма серьёзное. В любом другом случае Москва обошлась бы и без казаков. А практически всё царствование Алексея Михайловича Сибирь горела восстанием, основная тяжесть противоборства которому легла, опять же на небольшие, рассеянные по огромным пространствам казачьи гарнизоны. Это был казачий «великий трек». Только занявший гораздо меньше времени, чем знаменитый американский, совершённый гораздо раньше, на гораздо больших пространствах, в гораздо более тяжёлых условиях, гораздо меньшим количеством людей. Причём Москва свято соблюдала схему, опробованную ещё Грозным: казакам «дарились» подлежащие завоеванию земли, потом, якобы им в помощь на отвоеванной территории ставились русские крепости и… объявлялось, что «верным казакам Нашим жалуются всемилостевийше» земли ещё чуть восточнее. Да и воеводы, дьяки и прочие старались на уже мало-мальски освоенных землях создать условия от которых казак снова готов был идти против морозов, цинги, гнуса и непокорных туземцев – лишь бы подальше от «матушки-России» с её прелестями. Сносные для казачества условия сохранялись лишь там, где граница так и оставалась «горячей» - на Тереке, Яике, Кубани, Иртыше, Ангаре. Молодая ненасытная империя прирастала казачьими костями, потом, кровью, упорством, агрессивностью и воинским мастерством.

Ко времени воцарения Софьи Алексеевны Романовой Турция, хоть и утратила полностью свои позиции в Центральной Европе, но, одновременно, избавилась от такой большой головной боли, как сильная Речь Посполитая. Переставшие ощущать острую угрозу со стороны Турции прочие европейские государства с радостью прекратили активное противостояние с Портой. Что сразу же имело следствием сосредоточение оставшегося военного потенциала Турции и Крыма против России и Дона. Но пик могущества последней исламской империи миновал, и масштабная агрессия с её стороны уже не грозила. Однако на Москве времена тоже сменились. Там вовсе не намерены были теперь безропотно сносить даже простое усиление крымских набегов. Однако первый блин вышел комом. Не зря украинский гетман и донские атаманы в один голос предостерегали от масштабных походов на Крым. Но вскоре Москве снова стало не до южных дел – подросший Петр Алексеевич буквально выдернул престол из-под старшей сестры. И резко сменил внешнеполитические приоритеты, все силы бросив против Швеции. Одновременно Петр получил великолепный предлог для полного подчинения Дона. Собственно, в ближайших пределах не осталось другой заметной силы не подчинённой русскому царю.Крестьянство был надёжно придавлено крепостным правом, дворянство не смело возразить царской воле, непокорных бояр подъизвёл ещё Грозный, а Смута и вовсе подкосила вотчинников, так что Романовым оставалось только не спеша низвести их до положения обычных дворян, как раз Пётр Алексеевич и завершил этот процесс. Церковь Алексей Михайлович взнуздал руками Никона, завершив цепь мероприятий, начатых ещё его дедом – патриархом Филаретом. Турция медленно, но верно теряла прежнюю силу, соответственно таяла крымская угроза. Речь Посполитая агонизировала, захлебнувшись в шляхтецких вольностях, а гетманы Украины явно не успевали набрать достаточный вес, чтобы стать самостоятельной силой. Так что для Петра животрепещущим было два вопроса – династическая война с Карлом XII (который был Рюриковичем и юридически имел гораздо большие права на московский трон, только нежелание принять православие и мешало шведскому королю стать ещё и царём московским, а ведь мог одуматься в любой день), и, пусть уже урезанный, но, всё же, суверенитет Дона. Война со Швецией позволяла требовать с Дона всё новых воинских контингентов, тратить казаков, тем самым ослабляя казачество. Что же касается дальнейшего урезания донской независимости, то, опять же под предлогом войны, было выдвинуто неслыханное требование выплаты пошлин и налогов, а также не выдачи, нет, а непринятия на Дону беглых. Самым же диким требованием Петра был отказ казаков от собственных соляных варниц. Это означало колоссальную степень зависимости и огромные расходы на закупки необходимейшего продукта у русской казны по бесстыдно завышенным ценам. Соляная монополия, похоже, вообще была идеей фикс первых трёх Романовых. Не стоит, так же, забывать о том, что казаки, с полным на то основанием, считавшие, что без донских сабель Романовы не сидели бы на троне, прекрасно понимали шаткость прав Петра Алексеевича на русскую корону. И вот неполноправный наследник казаками посаженной династии пытался нагло закабалить Дон, выдвигая абсурдные требования, в «благодарность» за очень значительную военную помощь в защите его более чем ущербных прав на корону!

На этом фоне вряд ли оправданы утверждения, что, будто бы, походный атаман Войска Донского Кондратий Булавин выступил принципиальным союзником гетмана Мазепы и короля Карла. Всё предопределила простейшая логика: «Враг моего врага – мой друг». Уж королю Швеции было глубоко плевать на независимость казаков Украины и Дона! Петр мешал ему добить Речь Посполитую и Саксонию, а казачество могло помочь в устранении этого препятствия, но тоже вовсе не из любви к Швеции. К тому же кому-кому, а донцам Карл ничем не мог бы действенно помочь, даже если бы к тому стремился. Но Дон был ослаблен отправкой очень большого количества боеспособных людей в состав действующей против Карла армии и, вдобавок, расколот. Булавина поддержали далеко не все. По сути походный атаман начал внутриказачью гражданскую войну. Был взят Черкасск и казнён атаман Максимов. Многие станицы оказывали отчаянное сопротивление булавинцам. В конце концов выступление было жестоко подавлено совместными усилиями русских войск и выступивших против Булавина казаков. Верхний Дон, ставший ареной войны был разорён дотла. Жестокость была безмерна с обеих сторон. Судя по всему, правительственные войска, выполняя негласный приказ Петра, под шумок истребляли казачье население края без разбора того, в действующей ли армии казаки конкретного городка, присоединились ли к Булавину, воюют ли против него. В неразберихе ожесточённого гражданского противостояния всё списывалось либо на заслуженную кару мятежникам, либо на их месть. Сейчас трудно судить были ли непомерные требования Петра сознательной провокацией мятежа или обычным проявлением людоедского недомыслия «великого реформатора».

Определённо можно сказать только одно – верность «союзнику» снова обошлась Дону сверх всякой меры дорого. Третий Романов добился своего: Войско Донское потеряло очень много людей, было резко ослаблено, урезано как территориально, так и в правах. Донские дела были переданы из Посольского приказа в Стрелецкий, казаки стали подданными русской короны. Со времени подавления булавинского выступления ни о какой независимости Дона больше двухсот лет даже и речи идти не могло. Но в полной мере «закрутить гайки» Петр всё же не рискнул. Уход некрасовцев явственно показал, что казаки, если их вынудить, могут прекрасно договориться хоть даже с турецким султаном, и будут с удовольствием приняты на вполне для них приемлемых условиях. А ведь некрасовцы были не первыми, вряд ли Петр так уж ничего не знал об албазинцах. Дальше множить такие примеры явно не стоило. Поэтому Войско сохранило соляные варницы, а положение казаков, всё же, нельзя было сравнить с солдатским на службе или с крестьянским в повседневной жизни.

Окончательную форму отношения казачьих войск приобрели уже при Екатерине. Пугачёвский бунт начался, так же как разинский, с казачьего войска, тоже встряхнул империю до самых кишок, но казаками широко поддержан не был и завершился такой же выдачей казаками возглавителя. Только в случае Пугачева всё началось и закончилось не на Дону, а на Яике. Дон вообще никак не участвовал в пугачёвщине: отчасти из-за того, что чуть ли не всё Войско Донское поголовно как раз воевало с турками, отчасти потому, что Екатерина очень оперативно расширила и надёжно закрепила казачьи права даже в большем объёме, чем казаками желалось в тисках петровских установлений. Екатерина полностью осознала, что держать казачество в чёрном теле – себе дороже. И как бы ни ворчали казаки на Россию последующие почти полтора столетия, но служили «честно и грозно» и всегда были прочнейшей опорой и династии, и империи в целом, и России как обществу. Не то, чтобы жизнь казачья в девятнадцатом веке была безоблачным раем, но нельзя не признать, что это было целое столетие за которое территория целых Войск, особенно Всевеликого Войска Донского не знала войны. Небывалое дело для нашей истории за более чем полтора тысячелетия. И пока не рухнула романовская империя казак, как и было обещано императрицей, был с землёй, с хлебом, со своим обычаем и укладом жизни и, если говорить о коренных казачьих землях, по большому счёту, – с миром. Казачество очень дорого заплатило за это столетие с небольшим стабильности и экономического благополучия. И заранее, и во время. И уж чудовищно дорого – после.

Из данного беглого обзора можно уверенно делать вывод, что у казачьего народа физически не было возможности забыть, или выхолостить своё воинское умение. В том числе рукопашное ремесло. Требования к индивидуальной выучке казака всегда были чрезвычайно высоки, и наши предки умели обучить молодежь своего народа быстро и надёжно навыкам, позволявшим с высокой степенью вероятности выживать в схватках с любым противником. Причём у казака редко бывало, чтобы противник уступал числом, или был слаб в воинской профессии. Неудивительно, что казачий рукопашный бой, при всём сходстве, по степени эффективности тактики и техники, по выверенности психологической составляющей, по действенности методики обучения не имеет прямых аналогов даже среди русских систем рукопашного боя. Условия формирования и того, и другого и третьего были куда как жёстче и степень востребованности – выше. Ведь русские никогда не испытывали необходимости вырастить каждого ребёнка мужского пола воином высокой квалификации. А казачий народ жил с этой необходимостью всю свою историю. Иначе мы прекратили бы физическое существование задолго до коммунистического геноцида и рассеяния. Тактические, технические, методические элементы казачьего рукопашного боя можно, не особо даже приглядываясь, обнаружить практически во всех действительно боевых системах рукопашного боя нашего времени, в очень многих спецподразделения и элитных воинских частях многих стран мира. В начальной фазе создания «зелёных беретов» американские эмиссары чуть не весь мир прочесали в поисках среди казачьей эмиграции бывших преподавателей рукопашного боя казачьих кадетских корпусов и юнкерских училищ. После массовой эмиграции начала двадцатых во французском Иностранном Легионе на должности инструкторов штыкового и рукопашного боя брали только опытных кубанских и донских пластунов.

Тем более не был забыт казачий рукопашный бой в СССР. Сейчас принято говорить об отсутствии какой-то единой системы рукопашной подготовки даже в советской военной разведке, не говоря уж об органах ЧК-ОГПУ-НКВД. Ссылаются при этом на то, что в архивах не обнаружено никаких документов, регламентирующих такую подготовку. Дескать, ни в армии, ни в госбезопасности ничего не делается и не делалось без бумаги. Ну, во первых, далеко не все архивы доступны, особенно в том, что касается военной разведки и госбезопасности. Во-вторых, надо понимать, что нацеленные на деятельность за рубежом и в тылах противника подразделения обеих спецслужб всегда находились на особом, мягко говоря, положении. Тот же Павел Судоплатов в своих мемуарах упоминает, что его, оперативного сотрудника ОГПУ (дело было в середине двадцатых) обучение боевым навыкам проходило не на базе, какой-нибудь, не в учебном центре, а на конспиративной квартире, в очень сжатые сроки, т.к. он параллельно под легендой внедрялся в украинское националистическое подполье. Какие в таких условиях могли быть инструкции и методические пособия? Подозреваю, что с инструктора очень жёстко требовали результат за чётко ограниченное время. Всё остальное было его личными заботами. Судя по результатам деятельности сталинских спецслужб, тогдашние инструктора в своём деле толк знали и работали вполне успешно. И, снова о том же, с чего начинали – опытному инструктору методичка на бумажке без надобности, а несостоятельному – без пользы. К тому же инструкторов нужно было не слишком много, а действительно серьёзные вещи при Сталине очень часто делались без оформления на бумаге. Сталин, если уж доверял кому, то доверял, проверяя, а не связывая. И насадил такую традицию в спецслужбах довольно жёстко. Ведь и методических пособий по обучению стрельбе из пистолета нет в открытом доступе. Так что ж теперь, делать вывод, что боевики сталинских разведслужб из своего оружия стрелять не умели?
Распространение скорострельного короткоствольного многозарядного оружия не могло не снизить количество случаев именно рукопашных схваток, как в оперативной повседневности, так и на войне. Стал уголовной экзотикой ножевой бой. Гражданскому человеку в целях самообороны стало проще обзавестись компактным пистолетом, чем осваивать рукопашные навыки, всегда казавшиеся обывателю чем-то сверхъестественным. Мне кажется, что это не повод говорить о каком-то угасании и забывании. Да, практически нет массового спроса на рукопашные навыки. Вот горе-то! Ну, не нужен теперь в каждой деревне кузнец. Просто ремесленников, в результате, не осталось. Но немногочисленные нынешние мастера художественной ковки или клиновщики работают на уровне лучших мастеров былых времён. А лучших и тогда было очень даже немного. Так и с рукопашным боем.

Нужен он немногим и его нынешняя ниша – спецподразделения армии, разведки, госбезопасности, органов внутренних дел. И требования к отдельному бойцу – по-прежнему высочайшие. И цена ошибки, или недоученности – по-прежнему смерть. Так что нет оснований для разговоров о завершении истории рукопашных боевых систем. И казачий рукопашный бой занимает и будет занимать почётное место, как в истории, так и будущих войнах и специальных операциях. Жизнь есть жизнь: будут меняться названия и условия применения, но боевое наследие казачьего народа не умрёт никогда, пока людям нужно будет уметь противостоять себе подобным в ситуациях, исключающих применение дистанционного оружия.